Валентин Распутин РУДОЛЬФИО В соседних домах живут девятиклассница Ио и взрослый серьёзный человек по имени Рудольф. По утрам они встречаются в автобусе и едут каждый по своим делам. В один из дней девочка подошла к Рудольфу и дружески поздоровалась с ним, сославшись на их близкое соседство. Встречи продолжались и становились всё более частыми. Ио использовала любую возможность увидеть или услышать нового знакомого — звонила по телефону, заходила в гости, — и всякий раз это было неожиданным для ничего не подозревавшего Рудольфа. Сложив их редкие имена, она получила забавное — «Рудольфио», одно на двоих, соглашаясь отзываться только на него. Рудольф мягко, но настойчиво давал понять, что поведение Ио эгоистично и она напрасно пытается навязать ему свои фантазии. Ему не хотелось компрометировать жизнь своей и её семей двусмысленностью происходящего. Развязка наступила после вмешательства матери, запретившей дочери свидания. Ио была вынуждена уступить и молча повиновалась. Увидевшись в последний раз, Рудольф и Ио расстались, чтобы жить каждому своей — самостоятельной жизнью. Первая встреча состоялась в трамвае. Она тронула его за плечо и, когда он открыл глаза, сказала, показывая на окно: — Вам сходить. Трамвай уже остановился, и он, проталкиваясь, прыгнул сразу за ней. Она была совсем девчонка, лет пятнадцати-шестнадцати, не больше, он понял это тут же, увидев ее круглое, моргающее лицо, которое она повернула к нему, ожидая благодарности. — Спасибо, — сказал он, — я ведь мог проехать. Он почувствовал, что ей этого недостаточно, и добавил: — Сегодня был сумасшедший день, я устал. А в восемь мне должны позвонить. Так что ты меня здорово выручила. Кажется, она обрадовалась, и они вместе побежали через дорогу, оглядываясь на мчащуюся машину. Шел снег, и он заметил, что на ветровом стекле машины работал «дворник». Когда идет снег — вот такой мягкий, пушистый, словно где-то там, наверху, теребят диковинных снежных птиц, — не очень-то хочется идти домой. «Подожду звонка и снова выйду», — решил он, оборачиваясь к ней и размышляя, что бы ей сказать, потому что дальше молчать было уже неудобно. Но он понятия не имел, о чем можно с ней говорить и о чем нельзя, и все еще раздумывал, когда она сама сказала: — А я вас знаю. — Вот как! — удивился он. — Это каким же образом? — А вы живете в сто двенадцатом, а я в сто четырнадцатом. В среднем два раза в неделю мы вместе ездим в трамвае. Только вы, конечно, меня не замечаете. — Это интересно. — А что тут интересного? Ничего интересного нету. Вы, взрослые, обращаете внимание только на взрослых, вы все ужасные эгоисты. Скажете, нет? Она повернула голову вправо и смотрела на него слева, снизу вверх. Он хмыкнул только и не стал ничего ей отвечать, потому что все еще не знал, как вести себя с ней, что можно и что нельзя ей говорить. Некоторое время они шли молча, и она глядела прямо перед собой и, так же глядя прямо перед собой, как ки в чем не бывало заявила: — А вы ведь еще не сказали, как вас зовут. — А тебе это необходимо знать? — Да. А что особенного? Почему-то некоторые считают, что если я хочу знать, как зовут человека, то обязательно проявляю к нему нездоровый интерес. — Ладно, — сказал он, — я все понял. Если тебе это необходимо — меня зовут Рудольф. — Как? — Рудольф. — Рудольф. — Она засмеялась. — Что такое? Она засмеялась еще громче, и он, приостановившись, стал смотреть на нее. — Ру-дольф, — она округлила губы и снова закатилась. — Ру-дольф. Я думала, что так только слона в зверинце могут звать. — Что?! — Ты не сердись, — она тронула за рукав. — Но смешно, честное слово, смешно. Ну что я могу поделать? — Девчонка ты, — обиделся он. — Конечно, девчонка. А ты взрослый. — Сколько тебе лет? — Шестнадцать. — А мне двадцать восемь. — Я же говорю: ты взрослый, и тебя зовут Рудольф. Она снова засмеялась, весело поглядывая на него слева, снизу вверх. — А тебя как зовут? — спросил он. — Меня? Ни за что не угадаешь. — А я и не буду гадать. — А если бы и стал — не угадал бы. Меня зовут Ио. — Как? — Ио. — Ничего не пойму. — Ио. Ну, исполняющий обязанности. Ио. Отмщение наступило моментально. Не в силах остановиться, он хохотал, раскачиваясь то вперед, то назад, как колокол. Достаточно было ему взглянуть на нес, и смех начинал разбирать его все больше и больше. — И-о, — булькало у него в горле. — И-о. Она ждала, оглядываясь по сторонам, потом, когда он немного успокоился, обиженно сказала: — Смешно, да? Ничего смешного — Ио — такое же обыкновенное имя, как все другие. — Ты извини, — улыбаясь, он наклонился к ней. — Но мне действительно было смешно. Вот теперь мы квиты, правда? Она кивнула. Первым был ее дом, а за ним — его. Остановившись у подъезда, она спросила: — А какой у тебя телефон? — Тебе это не надо, — сказал он. — Боишься? — Дело не в этом. — Взрослые всего на свете боятся. — Это верно, — согласился он. Она вынула из рукавицы свою ручонку и подала ему. Рука была холодной и тихой. Он пожал ее. — Ну, беги домой, Ио. Он опять засмеялся. У двери она остановилась. — А теперь ты меня узнаешь в трамвае? — Еще бы, конечно, узнаю. — До трамвая… — Она подняла над головой руку. -…в котором мы вместе поедем, — добавил он. Через два дня он уехал в командировку на север и вернулся только через две недели. Здесь, в городе, уже чувствовался пряный, острый запах наступающей весны, сдунувшей с него, словно пепел, зимнюю неясность и неотчетливость. После северных туманов все здесь было ярче и звонче, даже трамваи. Дома жена чуть ли не сразу же сказала ему: — Тут тебе каждый день какая-то девчонка звонит. — Какая еще девчонка? — равнодушно и устало спросил он. — Не знаю. Я думала, ты знаешь. — Не знаю. — Она мне надоела. — Забавно, — нехотя улыбнулся он. Он принимал ванну, когда зазвонил телефон. Через дверь было слышно, как жена отвечала: приехал, моется, пожалуйста, попозже. И он уже собирался ложиться, когда телефон зазвонил снова. — Да, — сказал он. — Рудик, здравствуй, ты приехал! — раздался в трубке чей-то радостный голос. — Здравствуйте, — осторожно ответил он. — Кто это? — А ты не узнал? Эх ты, Рудик… Это я, Ио. — Ио, — тотчас вспомнил он и невольно рассмеялся. — Здравствуй, Ио. Ты, оказывается, подобрала для меня более подходящее имя. — Да. Тебе нравится? — Меня так звали, когда мне было столько же, сколько сейчас тебе. — Не важничай, пожалуйста. — Нет, что ты… Они замолчали, и он, не выдержав, спросил: — Так в чем дело, Ио? — Рудик, она что — твоя жена? — Да. — А почему ты не сказал мне, что женат? — Прости меня, — шутливо ответил он, — я не знал, что это очень важно. — Конечно, важно. Ты что — любишь ее? — Да, — сказал он. — Ио, послушай, пожалуйста: не надо мне больше звонить. — Ис-пу-гал-ся, — нараспев произнесла она. — Ты, Рудик, не подумай чего. Ты, конечно, живи с ней, если хочешь, я не против. Только так тоже нельзя: не звони. А может, мне по делу надо будет. — По какому делу? — улыбаясь, спросил он. — Ну как по какому? Ну… ну, например, из одного резервуара у меня вода никак под ответ не выкачивается в другой, — нашлась она. — Ведь тогда можно, правда? — Не знаю. — Конечно, можно. А ее ты не бойся, Рудик, ведь нас двое, а она одна. — Кого? — не понял он. — Да жену твою. — До свидания, Ио. — Ты устал, да? — Да. — Ну, хорошо. Пожми мне лапу и ложись спать. — Жму тебе лапу. — А с ней даже не разговаривай. — Ладно, — он засмеялся. — Не буду. Все еще улыбаясь, он вернулся к жене. — Это Ио, — сказал он. — Так зовут эту девочку. Забавно, правда? — Да, — выжидающе ответила она. — Она не могла решить задачу с двумя резервуарами. Она учится не то в седьмом, не то в восьмом классе — не помню. — И ты помог ей с задачей? — Нет, — сказал он. — Я все перезабыл, а резервуары — это действительно сложно. Утром телефон зазвонил чуть свет. Какой там свет — никакого света не было, весь город спал последним предрассветным сном. Поднимаясь, Рудольф взглянул на дом напротив — ни одно окно еще не было освещено, и только подъезды, как губные гармошки, сияющие металлом, светились четырьмя правильными рядами. Телефон трезвонил беспрерывно. Подходя к нему, Рудольф взглянул на часы: половина шестого. — Слушаю, — сердито сказал он в трубку. — Рудик, Рудик… Он рассвирепел: — Ио, ведь это же черт знает что такое… — Рудик, — перебили его, — послушай, не сердись, ты еще не знаешь, что случилось. — Что случилось? — остывая, спросил он. — Рудик, ты уже больше не Рудик, ты Рудольфио, — торжественно объявили ему. — Рудоль-фио! Здорово, правда? Это я только что придумала. Рудольф и Ио — вместе получается Рудольфио, как у итальянцев. Ну-ка повтори. — Рудольфио. — В его голосе смешались отчаяние и ярость. — Правильно. Теперь у нас с тобой одно имя — мы нерасторжимы. Как Ромео и Джульетта. Ты Рудольфио, и я Рудольфио. — Послушай, — приходя в себя, сказал он. — Ты бы не могла в другой раз нарекать меня в более подходящее время? — Ну как ты не поймешь, что я не могла ждать. Вот. А потом, тебе пора вставать. Рудольфио, запомни: в половине восьмого я жду тебя на трамвайной остановке. — Я сегодня не поеду на трамвае. — Почему? — У меня отгул. — А что это такое? — Отгул — это внеочередной выходной, я не пойду на работу. — А-а, — сказала она. — А как же я? — Не знаю. Поезжай в школу, и все. — А у твоей жены тоже отгул? — Нет. — Ну, это еще ничего. Только ты не забывай: нас теперь зовут Рудольфио. — Я счастлив. Он водворил трубку на место и, чертыхаясь, пошел кипятить чай. Уснуть теперь все равно он бы не смог. К тому же в доме напротив уже светились три окна. В полдень в дверь постучали. Он как раз мыл полы и, открывая, держал в руках мокрую тряпку, которую почему-то не догадался оставить где-нибудь по дороге. Это была она. — Здравствуй, Рудольфио. — Ты! — удивился он. — Что случилось? — Я тоже взяла отгул. Лицо как у святой — ни единой капли того, что называют угрызениями совести. — Вон как! — мужественно ответил он. — Гуляешь, значит. Ну, проходи, коли пришла. Я сейчас домою. Не раздеваясь, она села в кресло возле окна и стала смотреть, как он, склонившись, водит тряпкой по полу. — Рудольфио, по-моему, ты несчастлив в семейной жизни, — заявила она через минуту. Он выпрямился. — С чего ты взяла? — Это очень легко увидеть. Например, ты без всякого удовольствия моешь полы, а у счастливых так не бывает. — Не выдумывай, — улыбаясь, сказал он. — А скажешь, счастлив? — Ничего не скажу. — Ну вот. — Ты лучше разденься. — Я тебя боюсь, — заглядывая в окно, сказала она. — Что-что? — Ну, ты же мужчина. — Ах вон что. — Он засмеялся. — Как же ты осмелилась сюда прийти? — Ну, мы же с тобой Рудольфио. — Да, — сказал он, — я все забываю об этом. Это, конечно, накладывает на меня определенные обязанности. — Конечно. Она замолчала и, пока он гремел ведром в кухне, сидела тихо. Но когда он вышел к ней, пальто уже висело на спинке кресла, а лицо Ио было задумчивое и печальное. — Рудольфио, а я сегодня плакала, — вдруг призналась она. — Отчего, Ио? — Не Ио, а Рудольфио. — Отчего, Рудольфио? — Это из-за моей старшей сестры. Она устроила скандал, когда я решила взять отгул. — По-моему, она права. — Нет, Рудольфио, не права. — Она поднялась с кресла и стала возле окна. — Один раз можно, как вы не поймете. Я сейчас знаешь какая счастливая, что с тобой говорю… Она опять замолчала, и он внимательно посмотрел на нее. Сквозь платье, волнуясь, у нее пробивались груди, как два маленьких гнездышка, которые лепят неведомые птицы, чтобы выводить в них птенцов. Он заметил, что уже через год лицо у нее удлинится и станет красивым, и ему стало грустно от мысли, что со временем будет и у нее свой парень. Он подошел к ней, взял ее за плечи и, улыбнувшись, сказал: — Все будет хорошо. — Правда, Рудольфио? — Правда. — Я тебе верю, — сказала она. — Да. Он хотел отойти, но она позвала: — Рудольфио! — Да. — Зачем ты так рано женился? Ведь еще бы два года, и я бы вышла за тебя замуж. — Не торопись, — сказал он. — Ты и так выйдешь замуж за какого-нибудь очень хорошего парня. — Я бы хотела за тебя, — Он будет лучше, чем я. — Ну да, — недоверчиво протянула она. — Ты думаешь, лучше бывают? — В тысячу раз лучше бывают. — Но это будешь не ты. — Она неумело вздохнула. — Давай лучше пить чай, — предложил он. — Давай. Он пошел на кухню и поставил чайник на плитку. — Рудольфио! Она стояла возле полок с книгами. — Рудольфио, у нас с тобой самое красивое имя. Вот посмотри, даже у писателей нет лучше. — Она на мгновение умолкла. — Может быть, только вот у этого. Эк-зю-пе-ри. Правда, красивое? — Да, — сказал он. — А ты не читала его? — Нет. — Возьми и почитай. Только без отгулов — договорились? — Договорились. Она стала одеваться. — А чай? — вспомнил он. — Рудольфио, я лучше пойду, хорошо? — Улыбка у нее стала грустной. — Ты только не говори жене, что я здесь была. Хорошо, Рудольфио? — Ладно, — пообещал он. Когда она ушла, он почувствовал, что ему стало тоскливо, он был полон какой-то необъяснимой, еще не открытой тоски, тем не менее существующей в природе. Он оделся и вышел на улицу. Весна наступила как-то сразу, почти без предупреждения. Люди за несколько дней стали добрее, и эти несколько дней казались им переходным периодом от поры ожидания к поре свершения, потому что весенние сны с мастерством опытной гадалки напророчили им счастье и любовь. В один из таких дней, уже вечером, когда Рудольф возвращался домой, его остановила пожилая женщина. — Я мать Ио, — начала она. — Вы простите, вас, кажется, зовут Рудольфио. — Да, — улыбнувшись, согласился он. — Я знаю о вас от дочери. В последнее время она много говорит о вас, но я… Она замялась, и он понял, что ей трудно спросить то, что необходимо было спросить как матери. — Вы не волнуйтесь, — сказал он. — У нас с Ио самая хорошая дружба, и ничего плохого от этого не будет. — Конечно, конечно, — смущаясь, заторопилась она. — Но Ио — взбалмошная девчонка, она нас совсем не слушает. И если вы повлияете на нее… Понимаете, я боюсь, возраст такой, что надо бояться, — она может натворить глупостей. И потом, меня пугает, что у нее совсем нет подруг среди одноклассниц и вообще среди сверстников. — Это плохо. — Я понимаю. Мне показалось, вы имеете на нее влияние… — Я поговорю с ней, — пообещал он. — Но, по-моему, Ио хорошая девочка, зря вы так беспокоитесь. — Не знаю. — До свиданья. Я поговорю с ней. Все будет хорошо. Он решил позвонить ей сразу же, не откладывая, тем более что жены дома не было. — Рудольфио! — было видно, что она очень обрадовалась. — Какой же ты молодец, что позвонил, Рудольфио, а я опять плакала. — Нельзя так часто плакать, — сказал он. — Это все «Маленький принц». Мне его жалко. Ведь правда, он был у нас на земле? — По-моему, правда. — И по-моему, тоже. А мы не знали. Ведь это же ужасно. И если бы не Экзюпери, никогда бы не узнали, Не зря у него такое же красивое имя, как и у нас. — Да. — Я еще вот о чем думаю: хорошо, что он так и остался Маленьким принцем. Потому что страшно: а вдруг потом он стал бы самым обыкновенным? А у нас и так слишком много обыкновенных. — Не знаю. — Зато я знаю, это точно. — А «Планету людей» ты прочитала? — Я все прочитала, Рудольфио. По-моему, Экзюпери очень мудрый писатель. Даже страшно становится, до чего мудрый. И добрый. Помнишь: Барка выкупают на свободу, дают ему деньги, а он тратит их на туфельки для ребятишек и остается ни с чем. — Да, — сказал он. — А помнишь Боннафуса, который разорял и грабил арабов, а они его ненавидели и в то же время любили? — Потому что без него пустыня казалась бы им самой обыкновенной, а он делал ее опасной и романтичной. — Ты молодчина, если все это понимаешь, — сказал он. — Рудольфио… — она замолчала. — Я слушаю, — напомнил он. Она молчала. — Рудольфио, — отчего-то волнуясь, сказал он. — Приходи сейчас ко мне, я один. Оглядываясь, она прошла к креслу и села. — Ты чего такая тихая? — спросил он. — Ее правда нет? — Жены? — Ну да. — Нет. — Мымра она у тебя. — Что? — Мымра — вот что! — Где ты взяла это слово? — В великом русском языке. Там для нее ничего более подходящего нет. — Ио, ну нельзя же так. — Не Ио, а Рудольфио. — Ах да. — Я недавно позвонила и попала на нее. Знаешь, что она мне сказала? Если, говорит, ты насчет резервуаров, то лучше обратись к учителю. По-моему, она ревнует тебя ко мне. — Не думаю. — Рудольфио, а правда, я лучше ее? Я ведь еще не оформилась как следует, у меня все впереди. Он улыбнулся и кивнул. — Вот видишь. По-моему, тебе пора с ней развестись. — Не говори глупости, — оборвал он ее. — Я тебе слишком многое позволяю. — Из любви, да? — Нет, из дружбы. Она, насупившись, умолкла, но было видно, что это ненадолго. — Как ее зовут? — Кого — жену? — Ну да. — Клава. — Ничего себе нагрузочка. Он рассердился: — Перестань. Она поднялась, на мгновение закрыла глаза и вдруг сказала: — Рудольфио, я ненормальная, прости меня, я не хотела… — Только не реветь, — предупредил он. — Не буду. Она отошла и отвернулась к окну. — Рудольфио, — сказала она, — давай договоримся так: я у тебя сегодня не была и ничего этого не говорила, хорошо? — Да. — Считай, что это «до свиданья» я тебе сказала по телефону. — Да. Она ушла. Через пять минут зазвонил телефон. — До свиданья, Рудольфио. — До свиданья. Он подождал, но она положила трубку. Она уже больше не звонила, и он ее долго не видел, потому что опять уезжал и вернулся только в мае, когда на солнечных весах лето окончательно перевесило весну. В это время у него всегда было много работы; вспоминая о ней, он все откладывал: поговорю завтра, послезавтра, но так и не поговорил. Они встретились случайно — наконец-то в трамвае. Он увидел ее и стал нетерпеливо проталкиваться, боясь, что она сойдет, — ведь она могла сойти и на другой остановке, а он бы, наверное, не решился прыгнуть вслед за ней. Но она осталась, и он поймал себя на том, что обрадовался этому больше, чем следовало, наверное, при их дружеских отношениях. — Здравствуй, Ио, — касаясь рукой ее плеча, сказал он. Она испуганно обернулась, увидела его и, радостно замешкавшись, кивнула. — Не Ио, а Рудольфио, — как и раньше, поправила она. — Мы ведь с тобой все еще друзья, правда? — Конечно, Рудольфио. — Ты уезжал? — Да. — Я однажды звонила, тебя не было. — Я уже целую неделю здесь. Народу в трамвае было много, и их беспрерывно толкали. Пришлось встать совсем близко друг к другу, и ее голова касалась его подбородка, а когда она поднимала лицо и он, прислушиваясь, наклонялся, приходилось отводить глаза — настолько это было рядом. — Рудольфио, хочешь, я тебе что-то скажу? — спросила она. — Конечно, хочу. Она опять подняла лицо, совсем близко к его лицу, так что ему захотелось зажмуриться. — Я все время скучаю без тебя, Рудольфио. — Глупышка ты, — сказал он. — Я знаю. — Она вздохнула. — Но ведь не скучаю же я по всяким мальчишкам, они мне сто лет не нужны. Трамвай остановился, и они сошли. — Ты пойдешь к своей Клаве? — спросила она. — Нет, давай погуляем. Они свернули к реке, туда, где начинался пустырь, и шли без дорожки, перепрыгивая через кочки и кучи мусора, и он взял ее за руку, помогая перебираться через завалы. Она молчала. Это было непохоже на нее, но она молчала, и он чувствовал, что она, как и он, тоже полна волнения — сильного, гудящего и ничему не подвластного. Они вышли к яру и, все еще держась за руки, смотрели на реку, и куда-то за реку, и снова на реку. — Рудольфио, — не выдержав, сказала она. — Меня еще ни разу никто не целовал. Он наклонился и поцеловал ее в щеку, — В губы, — попросила она. — В губы целуют только самых близких людей, — мучаясь, выдавил он. — А я? Она вздрогнула, и он испугался. В следующее мгновение он вдруг понял — не почувствовал, а именно понял, — что она ударила его, закатила самую настоящую пощечину и бросилась бежать, снова туда — через пустырь, через кочки, через волнение и ожидание. А он стоял и смотрел, как она убегает, и не смел даже окликнуть ее, не смел броситься за ней и догнать. Он еще долго стоял — опустошенный, ненавидящий себя. Это случилось в субботу, а в воскресенье рано утром ему позвонила ее мать. — Рудольфио, простите, пожалуйста, я, наверное, подняла вас… Голос у нее был сбивчивый, дрожащий. — Я слушаю, — сказал он. — Рудольфио, Ио сегодня не ночевала дома. Ему надо было что-нибудь ответить, но он молчал. — Мы в отчаянии, мы не знаем, что делать, что предпринять, это впервые… — Сначала успокойтесь, — сказал наконец он. — Может быть, она заночевала у подруги. — Не знаю. — Скорей всего так оно и есть. Если часа через два не придет, будем искать. Только успокойтесь, через два часа я позвоню вам. Он опустил трубку, подумал и сказал сам себе: ты тоже успокойся, может быть, она заночевала у подруги. Но успокоиться он не мог, наоборот, он почувствовал, что его начинает бить нервная дрожь. Чтобы унять ее, он пошел в чулан и, насвистывая, стал рыться в своих старых, еще школьных учебниках. Задачник по алгебре где-то запропастился, и, отыскивая его, он немножко отвлекся. Телефон, притаившись, молчал. Рудольф закрыл за собой на кухне дверь и стал листать учебник. Вот она: если из одного резервуара в течение двух часов перекачивать воду в другой резервуар… Зазвонил телефон. — Она пришла. — Не сдержавшись, мать заплакала. Он стоял и слушал. — Рудольфио, придите, пожалуйста, к нам. Она опять заплакала и уж потом добавила: — С ней что-то случилось. Не спрашивая разрешения, он снял плащ, и мать молча показала ему рукой на дверь ее комнаты. Ио сидела на кровати, поджав под себя ноги, и, раскачиваясь, смотрела прямо перед собой в окно. — Рудольфио! — позвал он. Она обернулась к нему и ничего не сказала. — Рудольфио! — Перестань, — брезгливо сморщилась она. — Какой ты Рудольфио, ты самый обыкновенный Рудольф. Самый обыкновенный Рудольф, понимаешь? Удар был настолько сильным, что боль сразу охватила все тело, но он заставил себя остаться, он подошел к окну и оперся на подоконник. Она все раскачивалась взад и вперед и все смотрела перед собой, мимо него, и тихо скрипели под ней пружины кровати. — Ну хорошо, — соглашаясь с ней, сказал он. — Но объясни, где ты была! — Иди ты к черту! — не оборачиваясь, устало ответила она. Он кивнул. Потом снял с вешалки свой плащ и, не отвечая на молчаливые вопросы ее матери, спустился с лестницы и пошел к черту. Воскресенье только еще начиналось, прохожих на улице было мало, и никто его не остановил. Он перешел через пустырь, спустился к берегу и вдруг подумал: а куда же дальше? 1965
